Музыка в поэзии

[Тигра]

Уж как я Пастернака ни люблю, а про эти стихи согласна с be znatok. Тут он упал этим самым роялем прямо во что-то манерное и даже, наверное, пошлое.

[Well-wisher]

Уж как я Пастернака ни люблю, а про эти стихи согласна с be znatok. Тут он упал этим самым роялем прямо во что-то манерное и даже, наверное, пошлое.

Читал когда-то мнение, что Пастернак построил это стихотворение на соединении мотивов музыки и полёта.
Причём в первой строфе идёт взлёт вверх:

Опять Шопен не ищет выгод,
Но, окрыляясь на лету,
Один прокладывает выход
Из вероятья в правоту.

А в последней музыка падает обратно вниз:

Опять? И, посвятив соцветьям
Рояля гулкий ритуал,
Всем девятнадцатым столетьем
Упасть на старый тротуар.

В последней строфе Пастернак использовал исторический факт: во время подавления польского восстания 1863 года русские солдаты, войдя в замок князей Замойских (после покушения на Наместника и Главнокомандующего войсками в Царстве Польском графа Берга), выбросили из окна рояль, на котором играл Шопен.
Можно почитать об этом здесь, на стр.120:

РУССКИЙ СБОРНИК
исследования по истории России
XV
ПОЛЬСКОЕ ВОССТАНИЕ
1863 ГОДА
Модест Колеров
Москва 2013
http://ostkraft.ru/books/book36_1.pdf

[adada]

Думаю, падший рояль последней строфы это кода конца. К которой поэт ведет по нарастающей от фортепьянного распятья в третьей строфе от конца и от его же однокрылой плиты — во второй.

[ne znatok]

В последней строфе Пастернак использовал исторический факт...

У нас, кстати, была ветка на эту тему, adada завел:

Пастернак и летающий рояль Шопена

viewtopic.php?f=12&t=2259&start=0

[adada]

Можно почитать об этом здесь, на стр.120...

Спасибо за ссылку!
Там идет речь о записках Н.В. Берга "Польское восстание в 1863–1864 гг.", опубликованных в "Русской старине" N 26 за 1879 год, самое интересное из них "про рояль" я, пожалуй, размещу в "профильной" ветке.
viewtopic.php?f=12&t=2259&p=359131#p359131

[Well-wisher]

Думаю, падший рояль последней строфы это кода конца. К которой поэт ведет по нарастающей от фортепьянного распятья в третьей строфе от конца и от его же однокрылой плиты — во второй.

Да, наверное, так оно и есть.

Спасибо за ссылку!

Всегда рад!

[Well-wisher]

В последней строфе Пастернак использовал исторический факт...

У нас, кстати, была ветка на эту тему, adada завел:

Пастернак и летающий рояль Шопена

viewtopic.php?f=12&t=2259&start=0

Спасибо. С удовольствием прочитал.

[fililog]

Это у меня такая любимая коллекция стихов о скрипачах.

Для Вашей коллекции, возможно, этого стихотворения в ней нет.

Скрипач

Четвёртый день хлестали ливни с гор...
В таверне ни души. Дымит камин.
Напрасно дверь хозяин отворяет
И, ёжась от пронизывающего ветра,
Взирает на размытую дорогу
В надежде на богатую карету.
Но даже нищих в этот день не видно...
И он печально затворяет двери,
Ногой пихает жирного щенка,
И, тяжело вздохнув, идёт к камину,
И руки потирает над огнём...

Потом стемнело.
                           Свеч не зажигали,
Камин почти погас уж, а по стёклам
Всё тот же серый ливень молотил,
Порою перемешиваясь с градом,
Когда внезапно постучали в дверь.
На властный стук хозяин побежал,
И дверь открыл, и отступил на шаг,
Испуганно пришельца пропуская.
Тот тёмен был. С него вода стекала,
Он весь насквозь промок, из-за того что
Широкий плащ его был снят — он что-то
Плотнее завернул в него и свёрток
Прижал к груди, как сына. И сказал
Пришелец:
                  — Дай мне место у огня,
Чтоб высохнуть. Немного хлеба с сыром,
Глоток вина, ночлег на сеновале —
Вот всё, что нужно мне на этот раз. —
И, подбоченясь, отвечал хозяин:
— Немного хочешь ты, как я гляжу.
Ну что ж, дружок, выкладывай монету —
И мигом будет всё перед тобой.
— Уж третий день, как я последний грош
Отдал за два кусочка канифоли...
Я музыкой плачу тебе. —
                                        И он
Стал у окна развёртывать свой плащ,
И из плаща достал футляр скрипичный,
А из футляра — скрипку,
                                        и огонь
Сверкнул и ожил в потемневшем лаке.
— Что музыка твоя, скажи на милость?
Тут это не ходячая монета.
За музыку твою я дать могу
Лишь запах блюд, дымящихся из кухни.

— Ты музыки хотел?
                                Ну что ж, держи! —
И что-то в темноте швырнул.
                                              И вот
Хозяин ясно-ясно услыхал,
Как полновесный золотой дублон
Упал на пол и покатился в угол.
За ним — другой.
                            Ей-богу, отродясь
Я не слыхал монеты полновесней!
И наклонился жадно,
                                  но едва
Он золото хотел рукой нащупать —
Ещё дублон! Совсем в другом углу
Упал дублон. Он услыхал по звону
Чистейший, полновеснейший дублон!
И сразу три! Боясь со счёта сбиться,
Он слушает, но тут теряет счёт
И, тяжело упав на четвереньки,
Ползёт и шарит золото.
                                     Вот рядом
Упал дублон...
                         Ещё...
                                    О, сколько ж их!

Дублон! И сразу три!
                                  И вновь дублон...
Он шарит, задыхается и шарит,
А под руками — только комья грязи,
Слетевшие с усталых сапогов.
А тот швыряет золото горстями:
Дублон! Ещё дублон! Одни дублоны.
И в мире не осталось больше звуков,
Как этот золотой, тяжёлый дождь.
Звон капель полновесных золотых,
Они летят, срываются, звенят,
И катятся, и катятся дублоны,
Большие полновесные дублоны!
O, хоть один нащупать бы рукой...
Но ничего! О, где же, где они?
Тогда он на пол сел в изнеможенье
И закричал:
                    — Огня! Скорей огня! —
Но только крик его метнулся в стены —
Всё смолкло...

И скрипач смычок отвёл
Широким жестом. Как свою рапиру
Отводит победивший шевалье.

1940

Борис Смоленский (1921—1941)

[zyablik]

Какое замечательное стихотворение!
Теперь есть. Спасибо, fililog!

[ne znatok]

Ах, песенки Шуберта, вальсы Шопена,
Ах, арии Фауста и Папагено!
О! даже канкан из "Орфея в аду"!
И даже романс "Отцвели уж в саду..."

Ах, все эти тексты и все эти звуки,
Журчанье клавира, бряцание лир,
Ах, оды, эподы, секвенции, фуги,
Ах, весь этот Дант, Кантемир и Омир!

Увы, оказался совсем не бессмертным
игрушечный, праздничный, призрачный мир,
Заученный вхруст и затертый до дыр,
Где пел Серафим, и прокудили черти.

Уж вечер, Василий Андреич. Последний
Уж луч догорел, Петр Ильич, навсегда.
Помянем, не чокаясь, рыцарей бедных!
Последний парад наступил, господа.

И мертвый горнист заиграл в Ронсевале -
Вставай-подымайся , бесплотная рать!
Не стоит сдаваться, мой верный товарищ, -
Князь века скомандовал пленных не брать.

Не зря ж на щите своем Аve Regina
Ты клюквенной кровью успел начертать!
Ведь с музыкой велено нам помирать.
Час пробил. И музыка нас не покинет.

Кибиров

(разбивка на строфы моя)

[fililog]

МУЗЫКА
                                  Е. Светланову

Смычок касается души,
Едва вы им к виолончели
Иль к скрипке прикоснетесь еле,
Священный миг — не согреши!

По чистоте душа тоскует,
В том звуке — эхо наших мук,
Плотней к губам трубы мундштук,
Искусство — это кто как дует!

Когда такая есть Струна,
И Руки есть, и Вдохновенье,
Есть музыка, и в ней спасенье,
Там Истина — оголена,

И не испорчена словами,
И хочется любить и жить,
И всё отдать, и всё простить…
Бывает и такое с нами.


МУЗЫКА ГЕНДЕЛЯ

Мне снился сон, он был так странен,
Я б выдумать его не смог,
Как в соблазнительном тумане
Я флейтой плыл меж чьих-то ног.
И Гендель вместе с Модильяни
Ушли со мною в этот рейд
В страну несбывшихся желаний,
Переплетенья ног и флейт.


ВИРТУОЗ

Прожилочки на крыльях у стрекоз
Искусно вывел виртуоз,
Лишь он мог сделать из простой слюды
С головкой спичечной летающее чудо,
А на спине шершавого верблюда
Оставить нам горбатые следы…
Так, на одной струне играя,
                                            Паганини,
Кусочек дерева прижав к щетине,
Прожилок и горбов неведомые муки
Передавал в терзавшем сердце звуке.


Валентин Гафт

[fililog]

***
Как хорошо, что с давних пор
Узнал я звуковой узор,
Живущий в пении оргáна,
Где дышат трубы и меха,
И в скрипке старого цыгана,
И в нежной дудке пастуха.

Он и в печали дорог людям,
И жизнь, которая течет
Так суетливо в царстве буден,
В нем обретает лад и счет.

Маршак

[fililog]

Мандола

Лакированный, пузатый,
Друг мой, нежный и певучий,
Итальянская мандола —
Восемь низких гулких струн...

В час вечерний и крылатый
Ропот русских перезвучий —
Слободская баркарола —
Налетает, как бурун...

Песня бабочкой гигантской
Под карнизами трепещет,
Под ладонью сердце дышит
В раскачавшейся руке...

В этой жизни эмигрантской
Даже дождь угрюмей хлещет...
Но удар струну колышет —
Песня взмыла налегке.

В старой лампе шепот газа.
Тих напев гудящих звеньев:
Роща, пруд, крутые срубы,
Приозерная трава...

"Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под липовых кореньев", —
Вторя песне, шепчут губы
Изумрудные слова.

<1923>
Саша Черный

Из "Первого знакомства":
В школьной зале глухой стук, жужжание и кто-то поет тоненьким голоском.
— Что там, Игнат?
— А ткачихи — толкачевская Дуня да Саша Плотникова, — пренебрежительно отвечает сторож, — акушерке полотенца ткут.
Вхожу и здороваюсь. Дуня похитрее: лисье личико, быстрые глаза, худенькая. Одной рукой колесо вертит, другой катушку придерживает, нитки мотает. Остановилась и петь перестала. Саша посолиднее: опустила глаза на холст, стучит станком и головы не подымает. На обеих платки до глаз.
— Что ж вы, Дуня, не поете?
— Уйдете, запою.
— Разве я вам мешаю?
Переглядывается с Сашей и прыскает.
— Ну, что ж. Мешаю, так уйду!
...
— Вы не уходите, я так… — дружелюбно обращается ко мне Дуня.
Я сажусь на скамью.
— Что это вы пели?
— Песню.
— Какую?
— Да так, песня. Деревенская.
— А вы расскажите мне ее.
— Зачем вам?
— Интересно. Городские знаю, а ваших нет. Расскажите, а я запишу.
«Запишу» озадачило ее.
— Зачем писать, я так скажу.
— Лучше уж я запишу, а то все забуду. С собой в город повезу, память будет.
Пошепталась с Сашей, подумала и решительно тряхнула головой.
— Пишите. Какую, Саша, сказывать?
— «Приехал гусарик», — тихо отвечает Саша, не отрываясь от работы.
— Только речами трудно сказывать…
— Так вы пойте. Вот как до меня, и нитки свои мотайте. Я не хочу вам мешать.
Дуня смутилась и петь отказалась.
— Пишите:
Приехал гусарик
Из нового полку.
Недавно приехал,
Опять уезжает.
Его расхорошая
Плачет и рыдает,
Плачет и рыдает,
На ночь оставляет.
Песня была длинная, глупая, отзывалась каким-то особым, лакейски-писарским романтизмом. Диктовала Дуня превосходно. Кружила колесо и косилась глазом на мой карандаш, чтоб не поспешить и не отстать. Записал.
— Хороша?
— Нет, не хороша.
— Вот видите, а сами просите…
— Вы не сердитесь, Дуня. Ведь песня-то не ваша?
— Шахтерская.
— Вот видите! А вы скажите вашу, деревенскую.
Опять пошептались.
— Пишите:
Горько мне, горько калинушку кушать,
Горчей того нету за старым за мужем.
За старым за мужем ни игры, ни потехи,
Ни тихоговорья, ни ласкового слова.
Он спать ложится, как дуб валится,
Распустил свои сопли по моим по подушкам…
Сладко мне, сладко малинушку кушать,
Лучше того нету за младым за мужем.
За младым за мужем игра и потеха,
И тихоговорье, и ласковое слово.
Он спать ложится, как голубь гуркует,
Распустил свои кудри по моим по подушкам.
Я, затаив дыхание, записывал эту удивительную песню. Даже ужасные «сопли» не оскорбили уха.
— И эта скажете нехороша?
— Так хороша, что лучше и не надо!
— Правда? — недоверчиво спросила Дуня. — Так вам нравится?
— А вам?
— Песня ничего. Ваши все лучше.
— Какие наши?
— Городские. «Чуден месяц»…
— «Ах зачем эта ночь»… — робко подсказала Саша.
— Гм… Нет, вы лучше свои рассказывайте!
— Еще есть одна «Трансваль», знаете?
— Нет.
Трансваль, Трансваль — страна моя,
Горишь ты вся. в огне.
Под деревом развесистым
Задумчив бур сидит…
— Подождите, Дуня! Что такое «Трансваль»?
— Это так, зря, без внимания.
— Как без внимания?
— Почем я знаю! — Дуня переглядывается с подругой и обе фыркают.
— А бур, кто же это такой?
— Насмехаетесь вы, я сказывать не стану…
— Совсем не насмехаюсь. Интересно только, как же вы это поете и не знаете что.
Надулась. С трудом успокоил ее и кое-как объяснил, что такое Трансвааль и бур, но на девушек это произвело так же мало впечатления, как авиация на Коровина. Я стал осторожнее и критических замечаний больше не высказывал.
...
— Ну, что же, продиктуйте еще что-нибудь, — робко прошу я.
— Пишите:
Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под липовых кореньев…
Из-под липовых кореньев
На мое ли разоренье…
Ах, какая песня! Но следующая была, как удар по уху, — шедевр армейско-базарной сентиментальности: об «ахвицерике молодом», который «ножкой топнул, ручкой хлопнул по белу Машу лицу». «Очень, стало быть, лихо хлопнул!» — восторженно объяснила Дуня. Записал еще и еще, и все прекрасные песни были деревенские, а все бессмысленные или хамские были городские, разве кроме «Коробушки» и еще одной, двух.
Так вот что поют они по вечерам, раскачивая нехитрые, но неуловимые мелодии с необыкновенной быстротой, или тягуче и хрипло повышая их до пьяного крика… Я бы записал еще, но Игнат стал в дверях, расставив свои кривые ноги, потом пришел маляр, который красил в школе крышу, и тоже застрял в дверях, заглянула в окно мимоидущая баба и завязла в нем с раскрытым ртом. Пришлось уйти, да и Дуня застыдилась и замолчала.
Я долго сидел на скамье у школы и перечитывал свои песни, скажу правду, не менее горячо, чем Верлена. Так вот как «они» чувствуют природу...
Ветер-ветерочек, ветер тоненький голосочек…


Из ЖЗЛ (авт. В. Миленко):
По фотографиям поэта и стихам известно, что его мандолина пережила все лихолетья и воцарилась на новом месте. Вместе с квартиркой ему в наследство досталась клетка с белкой, крутившейся там в колесе. Поэт ее освободил и поселил в чулане, а клетку забросил на антресоли. Белочка отзывалась на свист, дружила с новым хозяином и никогда его не кусала. Саша играл для нее на мандолине, напевая колыбельную: "Ходыть сон по улонци / В билесенькой кашулонци" ("Берлинское Рождество"). А мог грянуть и плясовую: "Из-под дуба, из-под вяза, / Из-под липовых кореньев…", и старый друг-мандола, "нежный и певучий", разгонял сплин ("Мандола", 1923).