одно стихотворение Ломоносова.
Это Анакреон, перевод с древнегреческого.
Ломоносов «чрезвычайно искусно воспроизвел напевный характер оригинала, создаваемый совпадением четкого ритмического членения с синтаксическим членением текста. Перевод в общем точен; в начальных строках устранено описательное обозначение поздней ночной поры («когда Медведица поворачивается в руке Боота»), которое в переводе выпадало бы из простого и непринужденного стиля стихотворения» (Ломсносов М. В. Полн. собр. соч., т. 8, с. 932-933). Это стихотворение завоевало популярность в самых широких кругах еще при жизни Ломоносова, стало
одной из любимых песен. Курганов поместил его в своем знаменитом «Письмовнике», одной из самых читаемых книг в России на рубеже XVIII-XIX вв., чем способствовал еще большему его распространению (см.: Российская универсальная грамматика, или Всеобщее писмословие, предлагающее легчайший способ основательного учения русскому языку с седмью присовокуплениями разных учебных и полезнозабавных вещей. Спб., 1769, с. 320). Это ломоносовское стихотворение было известно и любимо вплоть до второй половины XIX в. Так, в романе Н. С. Лескова «Соборяне» Ахилла Десницын изливает душу песней «Ночною темнотою…» (отчасти переиначивая слова Ломоносова, как, впрочем, всегда случается, когда песня становится народной). Популярность ломоносовского стихотворения объясняется прежде всего легкостью и простотой поэтического языка, непринужденностью и естественностью интонации. Эти качества стихотворения «Ночною темнотою…» особенно отчетливо выступают при сравнении его с державинским «Купидоном» (1797), являющимся переводом той же самой анакреонтической оды, Несмотря на то что стихотворение Г. Р. Державина написано полвека спустя, когда русский литературный язык был уже достаточно разработан, пластичен, ломоносовское произведение явно выигрывает именно в смысле простоты и непринужденности, какой-то даже грациозности (что, конечно, не может бросить тень на поэтическую репутацию Г. Р. Державина, лирика в высшей степени неровного, но гениального и великого в самых его неровностях):
Под Медведицей небесной,
Средь ночныя темноты,
Как на мир сей сон всеместный
Сыпал маковы цветы;
Как спокойно все уж спали
Отягченные трудом,
Слышу, в двери застучали
Кто-то громко вдруг кольцом.
«Кто, — спросил я, — в дверь стучится
И тревожит сладкий сон?»
«Отвори, чего страшиться? —
Отвечал мне Купидон. —
Я ребенок, как-то сбился
В ночь безлунную с пути,
Весь дождем я замочился,
Не найду, куда идти».
Жаль его мне очень стало:
Встал и высек я огня;
Отворил лишь двери мало,
Прыг дитя перед меня.
В туле лук на нем и стрелы;
Я к огню с ним поспешил,
Тер руками руки мерзлы,
Кудри влажные сушил.
Он, успел лишь обогреться,
«Ну, посмотрим-ка, — сказал, —
Хорошо ли лук мой гнется?
Не испорчен ли чем стал?»
Молвил и стрелу мгновенно
Острую в меня пустил,
Ранил сердце мне смертельно
И, смеяся, говорил:
«Не тужи, мой лук годится,
Тетива еще цела».
С тех пор начал я крушиться,
Как любви во мне стрела.
1747
Менее известен перевод Львова — «Любовь», если интересно:
https://ru.m.wikisource.org/wiki/%D0%9E ... E%D0%B2%29P.S. Интересные примечания Львова:
Прямо в сердце он меня. Ст. 28. В греческом сказано: прямо в печенку. Древние полагали, что престол любви должен быть в печенке.
В последующие времена переместили оный в сердце.
А в наш просвещенный век многие думают, что любовь в уме...